Анамнез «первого Минска»: ВСУ на старте конфликта

Военный историк Илья Топчий оценил перспективы альтернативного использования сил ВСН и ВСУ в 2014 г. с учетом их численности.

Журналист, эксперт Центра ПРИСП Петр Скоробогатый отмечает, что автор косвенно подтверждает тезис о неспособности ВС РФ того времени втянуться в большую войну. По мнению Скоробогатого, плачевное состояние значительной части ВС РФ было внушительным, хоть и не первым в числе многих, аргументом в пользу поиска мирного соглашения. Российские войска, считает журналист, могли прорваться вглубь Украины, но не были способны взять Киев. При этом на фоне сокрушительных санкционных ударов по экономике РФ это обернулось бы катастрофой с партизанской войной впридачу.

В рамках первой части статьи Илья Топчий освещает состояние ВСУ на момент начала конфликта.

Военная кампания 2014 года на Донбассе стала одним из кровопролитнейших конфликтов на просторах СНГ XXI века. Она же послужила величайшим информационным поводом для разного рода противоречий и споров, не утихающих по сей день.

Главным вопросом остаётся: стоило ли подписывать Минский протокол от 5 сентября (так называемое «минское перемирие», или «первый Минск»), дополненный меморандумом от 19 сентября? Быть может, это было ошибкой, и ополченские, иррегулярные формирования Донбасса могли нанести большее поражение вооружённым силам Украины (ВСУ)? И стоило ли останавливаться на достигнутом?

В обществе возникла эйфория, подобная той, что появилась в Ставке Верховного Главнокомандования после трудной победы под Москвой в битве 1941-1942 годов. Последствия подобной эйфории оказались широко известны.

Главная претензия к «отцам-основателям» «первого Минска» заключалась в том, что не был взят штурмом Мариуполь. Город с почти полумиллионным населением (с учетом агломерации), крупный промышленный центр и порт на Азовском море, мог стать жемчужиной в короне двух молодых донбасских республик. Жители, среди которых было много потомков причерноморских греков, втайне ждали своих освободителей.

Однако действительно ли ополчение (тогда только-только начал появляться термин «ВСН» — вооружённые силы Новороссии) могло освободить Мариуполь? И не могло ли дальнейшее продолжение кампании иметь последствия, несколько обратные ожидаемым?

Деградация ВСУ началась задолго до донбасского конфликта. При официальной численности в 184 тысяч военнослужащих реально в декабре 2013 года оказалось в боеготовности порядка 49 тысяч человек. К апрелю 2014 года это количество сократилось до 17 тысяч штыков.
Причины тому разные. Как майдан или «революция достоинства» 2013 года (приведшая к развалу управляющих структур), так и вялотекущий распад ВСУ, продолжавшийся с момента провозглашения независимости государства в 1991 году (что довольно типично для большинства постсоветских стран) и дополненный начатой в 2013 году реорганизацией армии (например, принятием новых штатных расписаний, так и не поступивших или поступивших лишь частично в войска).

Вследствие этого к походу на Крым (несостоявшемуся) к 12-13 марта 2014 года была собрана «армия», насчитывавшая, по разным данным, от 5 до 6 тысяч бойцов (включая тыловые подразделения). В конце апреля 2014 года всего 7 тысяч человек готовы были начать операцию в «зоне АТО» — антитеррористической операции (территория Луганской и Донецкой областей). Из них лишь половина (около 3500 солдат и офицеров) находилась в боевых частях (при том, что в Киеве опасались всего лишь 10-тысячной группировки российских войск, дислоцированной вдоль границы).

Всё это вкупе с усложнившейся политической обстановкой создало основу для успеха выступлений на Востоке Украины. Репрессивный аппарат государства был повреждён (традиционно для государства, переживающего распад, как в России 1917 года), на начальном этапе у него отсутствовали должные ресурсы для подавления таких восстаний, новые властные механизмы только формировались.

(Вооружённые захваты власти в апреле 2014 года в Донецке и Луганске, захват Славянска 12 апреля производились малыми силами при слабом противодействии. Протесты имели место быть в Одессе и Мариуполе, ранее (в марте) — в Харькове. Многие военнослужащие ВСУ дезертировали или переходили на сторону повстанцев, на Донбасс потянулись добровольцы из России).

Вооружение, техника, хранившаяся на складах, находилась в небоеготовом состоянии. Так, из 189 танков, захваченных в Крыму, только 15 единиц оказались более-менее исправны. Мотивация личного состава отсутствовала, дезертирство превышало все допустимые пределы.
В таких условиях исполняющий обязанности президента Украины Александр Турчинов объявил о создании антикризисного штаба и о начале проведения антитеррористических мероприятий на Востоке Украины.

Последствием стала необходимость создания новой армии. Как и в любой революции, она включала в себя восстановление старых структур и формирование новой — на базе лояльного новой власти элемента.

В первую очередь были созданы территориальные части Национальной гвардии Украины (НГУ), получившие в итоге пышное наименование — батальоны территориальной обороны. Их количество на начальном этапе составляло 30 единиц, по 100 штыков в каждом (итого около 3000 солдат, по факту имел место быть некомплект и ещё меньшее число). К концу августа 2014 года это были уже трёх-, четырёхротные монстры, по 340-550 бойцов в каждом, при общем количестве в 54-60 батальонов (по разным источникам).

Пробелы в военном строительстве также заполнялись разными националистическими и ведомственными формированиями (Добровольческого украинского корпуса, МВД). Их личный состав, как правило, не превышал 90-250 человек, хотя тот же «Азов», заявленный как «спецподразделение МВД», располагал к концу августа — началу сентября 2014 года не менее чем 600-700 бойцами, а вскоре после первого «Минска» оказался развёрнут в полк с 800 штыками в своих рядах.

Ключевыми стали вопросы реорганизации армии. И здесь в самом начале в устройство ВСУ оказалась заложена та болезнь, что поразила украинские командные и организационные структуры и что продолжала влиять на весь ход боевых действий до самого перемирия и далее. Это создание некоей россыпи подразделений и сводных групп, как рейдовых, так и «тяжёлых».

Ранний этап действий на Востоке Украины показал, что в силу развала вооружённых сил, распада снабжения предел ударных возможностей войск — формирование тактических «кулаков» из сводных групп. Численность таких групп, как правило, не превышала 500 человек из бригады (в мартовском «походе» на Крым), хотя на Донбассе данные показатели со стороны ВСУ не были достигнуты до лета.

Это заставило спешно собирать батальонные группы, как настоящие маленькие армии — имеющие в своих рядах и собственную довольно мощную артиллерию, и даже танковые части. В июле-августе эти формирования представляли собой как «лёгкие» (250-350 солдат и офицеров, созданные на базе десантных-аэромобильных, специальных и прочих частей, обладающих лёгким вооружением), так и «тяжёлые» (из танковых и механизированных бригад, с дивизионами артиллерии в качестве средств усиления — по 600-700 бойцов в своих рядах, хотя реально бывало не более 500-600 человек). Имело место быть также создание ротных тактических групп из подразделений различных частей.
Иными авторами в данных преобразованиях оказалась увидена так называемая «модульная схема», применявшаяся в американских войсках, однако это было не совсем верно. Скорее, имело место создание «батальонов с частями усиления» по советским уставам: неполное боеготовое «ядро» батальона какой-либо бригады пополнялось частями из других бригад для придания ему боеспособного вида.

На деле эта экстренная мера, вызванная невозможностью в силу слабости логистики и низкой боеспособности оперировать сразу бригадами, приводила просто к катастрофическим последствиям. Не обладая должными АСУВ (армейскими системами управления войсками), средствами связи, хотя бы отдалённо сопоставимыми с американскими, архитекторы нового устройства армии в «зоне АТО» обеспечили такую ситуацию, при которой украинские командиры сами не знали, кому подчиняются, и часто плохо представляли, кто их «сосед». Более того, армейские соединения имели своё руководство, прочие формирования — своё, отчего подчинение в «зоне АТО» напоминало хаос.

Снабжение же оказалось в изрядной степени децентрализовано (в том числе возложено на различные волонтёрские организации). Следствием стала неспособность командования ВСУ проводить масштабные наступательные операции крупными силами (например, под Иловайск из всей многочисленной Волновахско-Амвросиевской группировки оказался брошен разрозненный набор отдельных рот и купированных тербатов, 15-тысячная группировка войск ВСУ в Дебальцево к сентябрю 2014 года так и не предприняла решительного наступления, осуществив только разовые рейды отдельными частями).

Ситуация усугублялась ещё довоенным стремлением ориентироваться на Европу и отказаться от «устарелого» призыва. Однако приток добровольцев на непопулярную войну (юридически к тому же войной не являвшуюся) был ограничен, а низкое финансирование не позволяло восполнить пробел за счёт наёмных солдат (контрактников). Три же волны мобилизации (март-сентябрь 2014 года) — вынужденная мера! — в силу высокого дезертирства, некомплекта, кратковременности (45-90 дней) не дали из 105 тысяч поставленных под ружьё достаточного призывного материала.

Аналогично с военной техникой. Серийный выпуск новых вооружений так и не был налажен, большая часть вооружений представляла собой снятую с консервации (и фактически небоеготовую) и, соответственно, работа оборонной промышленности являлась прежде всего сборочной (из двух-трёх образцов делался один «на ходу»), восстановительной, а местное кустарное производство напоминало «творчество» в различных арабских странах, охваченных интервенциями и гражданскими войнами.

В целом военное строительство на Украине напоминало аналогичное в переживших революционные (или контрреволюционные) потрясения странах — Франции на стыке 18-19 столетий, Иране в ходе ирано-иракской войны 1980-1988 годов. Тем не менее, определённый военный механизм — громоздкий, трудно управляемый, аморфный — к июлю 2014 года был создан.

Печать